Да пошло оно всё...

Во мне не осталось ни капли живой крови. Я вдыхаю ароматы весны, но ощущаю лишь запах гари. Смотрю на солнечный день и не вижу ни зги. Словно глаза мои обращены вовнутрь. А там ширится черная дыра, ненасытное, прожорливое нутро, в котором способна сгинуть целая вселенная. Ты предала меня, детка.

Конечно, это смешно и даже забавно разглядывать зад этой жизни, как попку какой-нибудь сказочной вертихвостки. О, искать в ней прелести. Делать вид, что понимаешь, почему разрез вдоль, а не поперек...

День за днем проваливаться все глубже в обволакивающую, трансцендентную анальность и философски наслаждаться этим.

Нет, я не из тех, кто станет верить в мифы, придуманные человечеством, чтобы защитить себя от беспросветной ясности. А ясность такова, что мы – тараканы на столе Божьей Трапезы, стремящиеся урвать крошку пожирнее. Кому-то это позволяется, а кого-то сразу или, вдоволь наигравшись, прихлопывают тапком. Я же отказываюсь брать эти объедки, которые мы зовем своей Судьбой. Я таракан, который рожден, чтобы сдохнуть с голоду.

Я мою это каменное лицо. Долго, до эрозии. Чужое лицо истукана смотрит на меня из зеркала. Почему в нем столько отчаяния? Разве масса из кожи, мышц и костей, грубое, безликое месиво очерствелой плоти, может выражать такую филигранную скорбь, такой неподдельный драматизм каждой своей несовершенной клеткой? Как это возможно…

Ах да, ты предала меня, детка. Сейчас я закончу с ним, с этим предательским лицом, и напишу тебе письмо. Я не хочу писать письмо, не смыв безысходность и помутнение. Печать обреченности на челе…ха-ха …печать обреченности. Так лучше. В пустых глазницах больше нет слез. Слезы есть, пока ты важен. Вскрой свою важность, как консервную банку, и они все вытекут разом. Если не захлебнешься. Мне они ни к чему. Я собираюсь писать письмо. Первое и последнее письмо тебе, детка.

…Монитор бессовестно корчит мне рожи. Ждет, когда я начну. Это непросто. К черту, эту каннибальскую электронику. Она сожрала огромный кусок моей жизни. Отняла что-то бесценное, нужное…уже не помню что… Возьму бумагу и карандаш. Да, карандаш. Он невиновен. Он – единственный друг. Любую нелегкую задачу можно существенно упростить, если перестать считать ее таковой. Ухмыляюсь.

Ну, привет, детка. Ты уже знаешь, наверняка, что я не стану писать всю эту глупую чушь типа, как много ты для меня значишь. Ты и так понимаешь, что, кроме тебя, у меня ничего больше не было. Это не твоя вина. И не моя. Просто так случилось. Я был глуп и слаб, и жалок. Потому что, когда ты была со мной, не замечал, сторонился тебя, находил дела поважнее. Я легкомысленно думал, ты никуда не денешься. Не слушал, когда ты молила – остановись, обернись вокруг, подумай, что тебе действительно нужно. Ты-то всегда знала, кто я такой…

Теперь и я знаю, истинно значимые битвы происходят на невидимых фронтах.

Не знаю, могу ли я теперь утверждать, что это ты предала меня. А не наоборот. Я сделал все для того, чтобы ты закрыла последнюю дверь, выбросив ключи под асфальтоукладчик. И даже не понял, как это произошло. Просто однажды очнулся от дурного тяжелого сна, обвел пустыми зрачками чужую, захламленную комнату, и понял, что один. И смысла теперь во мне, что в том таракане…

Конечно, я пытался отыскать твой след. Бродил по необитаемым переулкам и площадям, встречал рассветы в канавах, вглядывался в тоннели сумерек, орал с мостов и крыш, приставал к статуям и прохожим, кружа безликими городами и странами, и проклиная нетленную красоту, с которой внезапно утратил всякую связь. Выл мозгодробильными, бессонными ночами, скулил и плакал, до смерти пугая местных отморозков, и в тайне надеясь, что, когда я вдоволь настрадаюсь, Всевышний сжалится и укажет мне путь к тебе. И ты, детка, вернешься и скажешь – ну что, дурак несчастный, понял, наконец, какого это быть пустым?

Я даже пошел в церковь, в десятки храмов разных конфессий. Не знаю, зачем, ведь ты никогда меня об этом не просила. Там было тихо и спокойно, или неуютно и холодно, но там не было тебя. Нигде не было. А потом, после сорок восьмой, по-моему, попытки алкогольного суицида, мне вдруг стало ясно – ничего больше не будет. Не со мной. Я уже сгинул. Тебя нет, и меня словно не стало.

С той поры я замкнулся в себе, словно в тесном чулане, перестал выходить из дому. Каждый день смотрел наши фото, там, где ты еще есть, и думал, этот человек не понимает своего счастья. Он глух и слеп. И эта широкая самодовольная усмешка, которой он подписывает себе смертный приговор, скоро сползет с его физиономии, как старая змеиная кожа. Но приговор уже будет приведен в исполнение. Я рвал снимки в клочья, но эти клочья были больше меня…

Я звал тебя, детка. Но мольбы со временем стихли.

Мне больше нет нужды притворяться живым человеком. Я таракан, который больше не хочет жрать. Какой пассаж, ведь раньше только это меня и занимало. Жрать и брать от жизни, что только можно утащить, чтобы сожрать потом. И только, сделавшись истинно тараканом, омерзительным и безнадежным, таким, что даже ты меня покинула, я понял, что сыт по горло.

Конечно, я не останусь в этом городе. Не хочу быть прихлопнутым здесь. Помнишь, то место, где мы впервые встретились. Туда теперь и лежит мой путь. Путь на гору Фудзияма. Я оставил тебе это письмо, хотя знаю, что ты никогда его не прочтешь. Но, может, его прочтут другие, кто еще способен остановиться, обернуться и … остаться человеком. Уберечь тебя, детка. Свою маленькую, душеспасительную Веру.

Источник.

Чтобы оставить комментарий Вам надо зарегистрироваться на сайте

Мы ВКонтакте

 

Сайты


Статистика

Посетители
854
Материалы
2021
Количество просмотров материалов
10292804

Интернет Ресурсы