Посвящение в другую реальность.
"... Подумать только: один из полубогов и
архангелов, один из таинственных и всемогущих правителей духовного мира
появится во плоти здесь, в городке и в латинской школе, он, Кнехт, увидит
его; мастер, может быть, заговорит с ним, проэкзаменует его, побранит или
похвалит -- это было великое событие, своего рода чудо, редкое небесное
явление; к тому же в этот город и в эту маленькую латинскую школу сам
magister musicae приезжал, как уверяли учителя, впервые за много десятков
лет. Мальчик на разные лады воображал себе предстоявшее; ему рисовались
прежде всего большое публичное празднество и прием, подобный тому, какой он
однажды видел при вступлении в должность нового бургомистра, -- с духовым
оркестром и флагами на улицах, может быть, даже с фейерверком, -- и у
товарищей Кнехта были такие же ожидания и надежды...
...С такими мыслями ждал мальчик этого
дня, и день этот пришел и начался с разочарования; на улицах не играла
музыка, на домах не висело ни флагов, ни венков, и надо было, как каждый
день, собрать свои книжки и тетрадки и пойти на обычные занятия, и даже в
классной комнате не было ни малейшего намека на украшения и праздничность,
все было, как каждый день. Начались занятия, на учителе был тот же будничный
костюм, что и всегда, ни одной фразой, ни одним словом не упомянул он о
великом почетном госте.
Но на втором или на третьем уроке это все же свершилось: в дверь
постучали, вошел служитель, поздоровался с преподавателем и объявил, что
ученик Иозеф Кнехт должен через четверть часа явиться к учителю музыки, не
преминув как следует причесаться и позаботиться о чистоте рук и ногтей.
Кнехт побледнел от страха, сам не свой вышел из школы, пошел в интернат,
положил свои книжки, умылся и причесался, дрожа взял футляр со скрипкой и
тетрадь для упражнений и с комком в горле зашагал к музыкальным аудиториям в
пристройке. Взволнованный однокашник встретил его на лестнице, указал на
один из классов и сказал:
-- Подожди здесь, тебя вызовут.
Ожидание было недолгим, но для него оно тянулось вечность. Никто его не
стал вызывать, просто в комнату вошел человек, совсем старый, как ему
показалось вначале, не очень высокого роста, седой, с красивым, ясным лицом
и голубыми глазами, пронзительного взгляда которых можно было бы испугаться,
не будь он не только пронзительным, но и веселым, в нем была какая-то не
смеющаяся и не улыбающаяся, а тихо сияющая, спокойная веселость. Он протянул
мальчику руку и кивнул ему, неторопливо сел на табурет перед старым учебным
пианино и сказал:
-- Ты Иозеф Кнехт? Твой учитель, кажется, доволен тобой, по-моему, он
любит тебя. Давай-ка немного помузицируем вместе.
Кнехт уже успел вынуть из футляра скрипку, старик взял "ля", мальчик
настроил свой инструмент, затем вопросительно и робко взглянул на магистра.
-- Что бы ты хотел сыграть? -- спросил мастер. Ученик онемел, он был
переполнен благоговением перед стариком, он никогда не видел подобного
человека. Помедлив, он взял свою нотную тетрадь и протянул ее тому.
-- Нет, -- сказал мастер, -- я хочу, чтобы ты сыграл наизусть, и не
упражнение, а что-нибудь простое, что ты знаешь наизусть, какую-нибудь
песню, которая тебе нравится.
Кнехт был смущен, его очаровали это лицо и эти глаза, он онемел, он
очень стыдился своего смущения, но сказать ничего не мог. Мастер не стал его
торопить. Он взял одним пальцем несколько первых нот какой-то мелодии,
вопросительно взглянул на мальчика, тот кивнул и тотчас же с радостью
подхватил мелодию, это была одна из старинных песен, которые часто пелись в
школе.
-- Еще раз! -- сказал мастер.
Кнехт повторил мелодию, и старик вел теперь второй голос. На два голоса
прозвучала теперь в маленькой классной комнате старинная песня.
-- Еще раз!
Кнехт стал играть, и мастер повел второй и третий голоса. На три голоса
звучала в классе прекрасная старинная песня.
-- Еще раз!
И мастер повел три голоса.
-- Прекрасная песня! -- тихо сказал мастер. -- А теперь сыграй ее в
диапазоне альта!
Кнехт повиновался, он стал играть, мастер задал ему первую ноту и повел
три других голоса. И снова, и снова старик говорил: "Еще раз!", и звучало
это все веселее. Затем Кнехт играл мелодию в диапазоне тенора, каждый раз
под аккомпанемент двух-трех голосов. Много раз играли они эту песню,
сговариваться уже не нужно было, и с каждым повторением песня как бы сама
собой обогащалась украшениями и оттенками. Голая комната, залитая радостным
утренним светом, празднично оглашалась музыкой.
Через некоторое время старик остановился.
-- Хватит? -- спросил он.
Кнехт покачал головой и начал снова, мастер весело вступил своими тремя
голосами, и четыре голоса потянулись тонкими, четкими линиями, говоря друг с
другом, опираясь один на другой, взаимно пересекаясь, обводя друг друга
веселыми изгибами и фигурами, и мальчик со стариком уже ни о чем больше не
думали, отдаваясь прекрасным дружным линиям и образуемым ими при встречах
фигурам, они музицировали, захваченные их сетью, и тихо покачивались в лад с
ними, повинуясь невидимому дирижеру. Наконец, когда мелодия снова кончилась,
мастер повернул голову назад и спросил:
-- Тебе понравилось, Иозеф?
Кнехт ответил ему благодарным и светящимся взглядом. Он сиял, но не
смог вымолвить ни слова.
-- Знаешь ли ты уже, -- спросил теперь мастер, -- что такое фуга? Лицо
Кнехта выразило сомнение. Он уже слышал фуги, но на уроках это еще не
проходили.
-- Хорошо, -- сказал мастер, -- тогда я тебе покажу. Лучше всего ты
поймешь, если мы сами сочиним фугу. Итак, для фуги прежде всего нужна тема,
и тему мы не станем долго искать, мы возьмем ее из нашей песни.
Он сыграл короткую мелодию, кусочек из песни, вырванный из нее, без
головы и хвоста, мотив прозвучал диковинно. Он сыграл тему еще раз, и вот
уже дело пошло дальше, уже последовало первое вступление, второе превратило
квинту в кварту, третье было повторением первого на октаву выше, а четвертое
-- второго, экспозиция закончилась клаузулой в тональности доминанты. Вторая
разработка свободнее переходила в другие тональности, третья, с тяготением к
субдоминанте, закончилась клаузулой в основном тоне. Мальчик смотрел на
умные белые пальцы игравшего, видел, как на его сосредоточенном лице тихо
отражалась проведенная тема, глаза под полуопущенными веками оставались
спокойны. Сердце мальчика кипело почтением, любовью к мастеру, а уши его
внимали фуге, ему казалось, что он впервые слушает музыку, за возникавшим
перед ним произведением он чувствовал дух, отрадную гармонию закона и
свободы, служения и владычества, покорялся и клялся посвятить себя этому
духу и этому мастеру, он видел в эти минуты себя и свою жизнь и весь мир
ведомыми, выстроенными и объясненными духом музыки, и когда игра кончилась,
он смотрел, как тот, кого он чтил, волшебник и царь, все еще сидит, слегка
склонившись над клавишами, с полуопущенными веками и тихо светящимся изнутри
лицом, и не знал, ликовать ли ему от блаженства этих мгновений или плакать,
оттого что они прошли. Тут старик медленно встал с табурета, проницательно и
в то же время непередаваемо приветливо взглянул на него ясными голубыми
глазами и сказал:
-- Ничто не может так сблизить двух людей, как музицирование. Это
прекрасное дело. Надеюсь, мы останемся друзьями, ты и я. Может быть, и ты
научишься сочинять фуги, Иозеф.
С этими словами он подал ему руку и удалился, а в дверях еще раз
повернулся и попрощался взглядом и вежливым легким поклоном.
Много лет спустя Кнехт рассказывал своему ученику: выйдя на улицу, он
нашел город и мир преображенными куда больше, чем если бы их украсили флаги,
венки, ленты и фейерверк. Он пережил акт призвания, который вполне можно
назвать таинством: вдруг стал видим и призывно открылся идеальный мир,
знакомый дотоле юной душе лишь понаслышке или по пылким мечтам. Мир этот
существовал не только где-то вдалеке, в прошлом или будущем, нет, он был
рядом и был деятелен, но излучал свет, он посылал гонцов, апостолов,
вестников, людей, как этот старик магистр, который, впрочем, как показалось
Иозефу, не был, в сущности, так уж и стар. И из этого мира, через одного из
этих достопочтенных гонцов, донесся и до него, маленького ученика латинской
школы, призывный оклик!..."
http://lib.ru/GESSE/biser0.txt